Жертва
Последний день
I
Я сидела в клетке. Люди зовут это тюрьмой, но я знаю, знаю, что клетка! Серые и потрескавшиеся камни стены, маленькое окошко у потолка, которое по идее должно быть зарешёченным, но от греха подальше, его приказали замуровать. Свет здесь только от чахлого факела, который уже устал светить. Толстые прутья решетки оставляют на полу, да и на мне самой, чёрные полосы тьмы. Я легла на пол, на холодные плиты, лишь бы не на эту вшивую подстилку. Снаружи ходят люди, я иногда слышу их голоса и даже мерный стук тележек. Странно, никогда меня не оставляют звуки, даже ночью и могу проснуться от далекого окрика. Это порой выводит из себя.
Уже три года, я не сплю ночами. Чтобы выжить, мне приходилось воровать, меня часто ловили, но отпускали, потому что была ребёнком. Давно не попадала за решётку, расслабилась. Наверное, потому я тут. Больше не отпустят, больше не простят.
Вдали грохнула дверь, я болезненно поморщилась. Слишком чуткая, звериный слух. Топот кованых сапог, чёткий военный шаг и мелкое шуршащее, семенящее следом. Я слышала такие, когда однажды попала в церковь. Там добрый священник сжалился надо мной и приказал накормить, правда тогда кухарка дала мне гнилое яблоко и старый и плесневелый хлеб. Злая она была, строгая. И постоянно чем-то гремела и грохотала – настоящая буря на кухне.
Я слышу голоса тех, кто идёт:
- Вы уверены? Нам нужна девственница! Иначе Симмах разгневается и обрушит суровую кару на наш славный Город Кольри. – Властный и визгливый, такие люди шестерят у высшего начальства, но даже поломойки помыкают ими, гоняя с дороги.
- Будьте уверены. На такую не позарятся, да и можно всегда проверить. – Начальник тюрьмы, я уже видела его, когда меня приволокли к врачу, чтобы подлечить. Стража в тот раз сильно меня избила, за попытку бегства, а главный тюремщик заходил за «настоечкой». Солдаты говорили, что у него какая-то неприятная болезнь, и громко хохотали.
Две длинные тени закрыли свет. Я вдруг поняла, что это они обо мне! Кровь с силой прилила к голове и мысли разбежались, оставив сосущий страх. Через силу, я услышала голоса.
- Заходите, клирик Хормул. Не волнуйтесь, она не опасна. – Священник пнул меня носком сапога, чтобы узнать, жива ли я. Это вывело меня из оцепенения. Со святым ужасом я рассматривала его сухое и гибкое личико, которое сейчас недовольно хмурилось. Жирные и неправильные губы скривились.
- А получше вы никого не нашли? Эту придётся красить, мыть, да и проверить, как вы сказали, тоже нужно будет.
- Девушки нынче не сидят по тюрьмам. Они предпочитают дожидаться принца на белом коне, или уходить монахинями в ваш храм. – Начальник неприятно лебезил, я слышала его хрипящий и заискивающий голос и проникалась омерзением. У клирика хотя бы больше уважения к себе, но я не обманывалась – перед своим господином он ещё и не так растекается слюной по дорогим коврам.
- Что ж, пусть будет эта. Завтра её начнут готовить. Идёмте, у меня ещё столько дел… - я сидела не шевелясь, и не могла поверить. Меня отдали монастырю Симмаха, да ещё и как вещь! Значит… значит, я безнадёжна, и тюремщик решил поживиться на моей смерти. Сердце яростно билось, не желая умирать, в голове не укладывалось. С силой грохнула входная дверь, провернулись ключи. Голоса растаяли в шуршании местных крыс и шуме с наружи, где люди шли по своим делам. Одна слеза неуверенно стекла по щеке, но я не хочу плакать, не буду верить. Этого не может быть! Я закричала, стараясь заглушить хаос и сумятицу, но лишь выдохлась, и пришлось глубоко дышать, и хлынули слёзы. Не хочу. Я, моя душа, не хочет.
Я прижалась лицом к плитам и зарыдала, горько, обречённо.
II
Весь день я изводила себя, отказалась от еды, разбила кувшин с водой. Пришли стражи связали мне руки. Я не верила до последнего момента, что всё  взаправду, пока не пришёл врач, осмотреть меня. Мерзкий старикашка, который облапал меня с ног до головы, и при этом противненько хихикал. Он теребил меня, как маленькую девочку, а мои выступившие слёзы ещё сильнее его порадовали. Старый хрен! Чтоб тебя… Я даже не могла его ударить, а стражники собрались у входа и гоготали. Когда они смеялись, латы бились друг о друга, а кольчуга скрипела. Факел зашипел и почти потух.
На следующее утро ко мне пришел начальник тюрьмы и, довольно ухмыляясь, закутал меня с головой в трухлявую и вонючую тряпку. Несколько стражников подхватили меня и куда-то понесли. По дороге они радостно били меня об углы и щипали сквозь ткань, а я возилась, ругалась и визжала.
Несли по улице, потому что на меня нахлынули звуки людей, рынка жизни. Даже не верилось. Смешались в какофонию смех, крики, зазывы торгашей и гомон ребятни. Где-то надрывался уличный оркестр, и вдруг забили колокола. Звон Симмаха в честь завтрашнего торжества! Я дико закричала, без повода, но с дикой болью в сердце. Куда дальше меня несли – не помню. Но вот меня грохнули об пол, содрали тряпку и захлопнули за собой дверь.
Капала вода из храмового водопровода – самого современного в Империи, слышались гнусные и монотонные песни хора, чуткая стража из монахов вышагивала по коридору в такт ударам моего сердца. Я вздрагивала, и старалась не зареветь, как вчера.
Каждые три года Симмах приказал приносить ему новую невесту, каждые три года молодая золотоволосая девушка выбирается для священной судьбы, каждые три года я сбегала из города, чтобы не видеть лиц людей, жаждавших крови и экстаза. Эти праздники, жертвоприношения, животные страсти сводят меня с ума. И теперь я буду в этом сумасшествии «Невестой».
Скоро пришли молчаливые и хлопотливые старые девы, одни из тех, кто добровольно посвятил свою жизнь служению Симмаху. Шуршали их юбки, мягкие руки подталкивали меня в светлую комнатку, где стояла бадья с чистой водой, их добрые толстые лица улыбались. Мне стало жутко, и я окликнула низенькую и кругленькую тетку, но она промолчала.
- Эй, пожалуйста, скажите… - одна мыкнула что-то подруге, но я не разобрала. – Неужели вы не можете мне помочь?
И тут одна открыла рот, и я увидела, что ей отрезали язык. Я закричала, забилась! Я в ужасе вырвалась и побежала к двери, но от страха даже не смогла её открыть. Я заколотила руками по двери, крича что-то, я ничего не понимала! Снова и снова я в безумстве нападала на холодный камень и сухое дерево, но они остались глухи, а немые женщины стояли в стороне и ждали, пока я не успокоюсь. Я медленно сползла на пол, а они подхватили меня под руки, и повели мыться. Я вырывалась! Кричала! Но подземелье поглощало все звуки с жадностью.
Они купали меня осторожно и бережно, потом насухо вытерли мягкими полотенцами и одели в теплые чистые вещи. Я устала, и они отвели меня назад в камеру. Я уснула сразу, едва моя голова коснулась земли, но даже сквозь сон я слышала звуки темницы.

III
И снова за мной пришли. Легкая, быстро семенящая монахиня со звоном провернула ключ в замке и потихоньку открыла дверь. Она думала, что я сплю, и тихонько подошла. И расплакалась. Я чувствовала, как падают её слезы, как она всхлипывает. Я невольно сильнее сжалась в комок, и она замолчала.
Меня снова привели в ту комнату, и посадили на стул. Мои волосы намочили, расчесали, мягко поглаживали. Я ощутила кожей головы холодный бальзам или мазь, которую мне втирали в волосы. У него был неприятный запах, как у гнилой земли. Раз за разом, мне мыли голову и мазали этой гадостью. Я почти упала в обморок от омерзения, когда они, наконец, закончили. Потом меня стали одевать, но я была как кукла, и монахиням пришлось всё делать самим. Меня облачили, так по-королевски, облачили в белое и пышное платье, накинули плащ и рассыпали волосы, чтобы они лучше смотрелись. Мне было всё равно, я прекрасно знала, как выглядят невесты Симмаха. Они как королевы, королевы на одну ночь. Мне на голову опустилась какая-то тяжесть. Наверное, это венок из кольри, редкие цветы, которые можно найти только в нашем городе в ночь Симмаха. Эти цветы чёрного цвета с тёмно-сиреневыми листиками. От запахов и жутких мычаний искалеченных женщин, у меня кружилась голова, и я стонала от боли, стискивающей как тиски.
Мне принесли какое-то лекарство, оно пахло травами, а монахиня, подававшая его, тепло улыбалась. Я сделала всего один глоток, но мои пальцы стали как деревянные, в глазах потемнело, и лицо отяжелело. Я чувствовала себя ужасно, а они улыбались, и часовые стучали каблуками, и гулкое эхо билось в подземелье. Всё напряглось в ожидании.
Два стража, один был уже старый и обрюзгший, потащили меня по коридору, а я могла только переставлять ноги, но даже сказать хотя бы слово было превыше меня. Мы оказались в тёмном коридоре, я слабо дрожала в их руках, в чёрных нишах кто-то шевелился. И вдруг они запели! Это был тот хор, но их песня была зла и резала слух. На миг я оглохла, и тут меня вывели к толпе! Они бесновались, кричали, шумели! Это была буря, море людей с яростью и мощью накатывающее на берег. Грозовыми раскатами над этим безумием разносили слова на древнем языке, слова песни невесты Симмаха. Хор стонал, выл и гремел, заглушая и возбуждая толпу! Всё вокруг было ярким и режущим глаз, и в то же время тонуло во тьме, и даже тысячи факелов не могли освятить границ этой стихии. Сотни цветов смешались в грязно-серый! свет ютился на краях, выхватывая жреца у алтаря!
Мой путь к алтарю был бесконечно долог, зелье сковывало меня, стража грубо, до синяков сжимала мне руки. Загрохотали барабаны, топали люди в ритм, хор раскачивался и тонул в море звуков, которые безумной какофонией буравили меня! Я чувствовала физическую боль от всего этого, но холодный камень, на который меня уложили, пронзил меня равнодушием и дыханием смерти. Я ощутила этот запах! Шум волнами накатывался на меня, лишая воли и сводя с ума.
Жрец пел. Ему не нужно было перекрикивать беснующуюся толпу, они и так всё знали, они этого хотели. Нож, кривой и сверкающий алом при свете факелов. Я его вижу и не понимаю, зачем. Мне не страшно. Свист! Оглушающий звук, когда металл вспарывает тело! Ха! Какая тишина!

IV
На третьей странице «Московского Комсомольца» была помещена статья про самоубийц.
«В наши дни всё чаще слышишь о светлом будущем и о множестве несчастных судеб. Правда не все встречаются с таким горем, всё чаще бытовые беды: жена ругается, муж пьёт, или часто «задерживается» на работе. Но все живём, ожидая того самого светлого будущего.
А кто-то не смог. Порой слышишь о героической работе пожарных, милиции и врачей, успевших спасти глупого самоубийцу, который вылечился и отказался от этих мыслей. Но вчера ни доктора, ни милиционеры не успевают вовремя.
Жила на улице Столетова в доме 18 молодая ещё девушка, Вера Калинова. Квартира была съёмная и маленькая, родители жили далеко, любили и души в дочурке не чаяли. А она училась, хотела стать историком-археологом. И друзья у неё были, и парень. Всё хорошо было. В ночь на 22 сентября, соседи услышали грохот и крики, но решили, что это вечеринка и согласились потерпеть. А когда шум и к часу ночи не умолк, они пошли стучать в дверь, и вдруг всё затихло. Соседи были рады, но больше из квартиры не доносилось ни звука, гости не расходились, но и не шумели. На следующее утро девушка не показывалась. А ещё через день соседи вызвали милицию. Двери вскрыли и увидели, Веру, лежащую на кровати и с ножом в груди, который она сжимала в руках.
Врачи установили, что смерть наступила за несколько минут до того, как в квартиру постучались соседи. Больше никого в комнате не было, и не понятно, как могла быть выключена музыка. Может, конечно, медики и ошибаются. Известно только то, что Веру похоронят завтра, на Старом кладбище.
Жалко таких молодых людей, которые не смогли выжить, не нашли в себе силы пережить чёрную полосу. Не нужно восклицать: «До коль!», но может, стоит спросить своего ребёнка, чем он живёт, о чём мечтает. И тогда такие, как Вера, будут знать, где искать поддержку».
Старый жрец ухмыльнулся и бросил газетку в камин. Чего только не выдумают журналисты! Тонкий сигарный дым кольцами оборачивался вокруг него, сладковатый аромат дурманил. С улицы слышался шум толпы, вой ветра и удары колоколов. Шёл снег.